Медитатор [сборник рассказов] - Д. Савельев

Больше Джон не ощущал времени. Ему то казалось, что прошёл всего месяц, то думалось, что у него за плечами десятки лет и сотни жертв. Но ни одна капля крови больше не досталась чужим. Похоже, они всё–таки отступились. И это было счастье, великое счастье, что он — простой земной человек — поборол эту неведомую инопланетную силу! А какую огромную цену он отдал за это счастье! Джон Макколинз больше никогда не будет смотреться в зеркало. Он знал, что увидит там — белого, немытого, зубастого вампира в серых лохмотьях.

Как–то он видел себя по телевизору, но не придал этому значения. Говорили что–то о полицейских облавах на маньяков. «А я ведь не маньяк, я вампир, ууу–у–у!» — подумал Джон и усмехнулся. Он вышел в затхлую полуденную духоту улицы, и она подняла, закрутила его в своих крепких объятьях, играя, словно с пушистым крокодильчиком из магазина игрушек. Как–то оказался в тени грязной подворотни и спрятался в чёрном мешке из–под мусора. Скоро в нём окажется какой–нибудь окровавленный трофей, только чей? А вот и она — то ли летит, то ли ползёт по горячему воздуху. Ножичек ты мой перочинненький, сколько мы видели вместе! Неужели, ты меня когда–нибудь подведёшь!?

Что же всё так замедлилось? Двадцать сантиметров до горла, десять, пять, три, два. Кто же это всё–таки, женщина или мужчина? Женщин я, наверное, больше убил… Но что–то мешает. Я не могу дотянуться до… Это пуля. И ещё одна; и ещё. Господи, неужели я умираю? Я ведь никогда не верил, что ты среди нас, Господи! А ты вон, оказывается, где! Выплываешь из клубящегося пара над асфальтом. Я не хочу твоих объятий, брысь! Ты слишком добрый для меня. Я ухожу. Я же могу хоть раз в жизни стать мужчиной, хоть на миг! Ну подари же мне такую возможность! Я ухожу. Туда, туда, в ту Вечность, что ещё не проклята дурацкими людьми, в ту Вселенную, что ещё не загажена смертью! Я ухожу. Я ухожу. Я ухожууу–у–у!!!

Большие Люди

Дима Лавкин преследовался Большими Людьми. Началось всё два года назад, когда Дима отдыхал на другом берегу Волги. Студенческий лагерь стоял на Тумаке на окраине почти что девственного леса с настоящими болотами, буреломами.

Он пару раз ходил в лес помочиться. Диму пугали подозрительные шорохи в чаще. Во второй раз, идя назад в лагерь, он увидел лешего. Тот сидел на краю болотца, облокотив голову на корявые руки. Маленькие красные глазки пристально смотрели в сторону Димы. Он кинул в лешего палкой и убежал. А поздно вечером в тот же день появились Большие Люди. Они неподвижно стояли за оградой лагеря, мёртвые взгляды были направлены в его сторону. Вот тут Дима испугался по–настоящему.

Дальше всё было, как в страшном сне. Куда бы Дима ни шёл, что бы ни делал, призрачные взгляды всегда следили за ним. Большие Люди боялись только одного — солнца. Днём Дима ходил купаться со своими однокурсниками, смеялся над пошлыми шутками и даже расписывал пулю с двумя уродами. Но когда солнце вдруг заходило за тучу… Он бледнел и, не оглядываясь, на нетвёрдых ногах шёл прятаться в палатку. Часто вспоминал повесть про Вия и боялся повернуть голову хоть на миллиметр. Дима твёрдо знал — они там, сзади, смотрят и ждут. Нездоровая психика студента прямо трещала по швам от этих встреч. Тем страшнее становилось Диме, чем больше ему хотелось познать непознанное, вылезти вечером из палатки и идти общаться с Большими Людьми. Он прямо разрывался между своими желаниями. Борьба мотивов сопровождалась самокопанием и саморуганием. «На меня и так все смотрят, как на идиота», — думал Дима в десять часов вечера, спрятавшись в спальный мешок. Все студенты жрали где–то водку, танцевали, веселились с девчонками. А он лежал и дрожал от страха. И почему эти существа выбрали именно его? Ведь никто больше не видит Больших Людей!

И однажды что–то изменилось внутри Димы. Ночью он, по обыкновению, не спал. Лицо осунулось, под глазами чёрные круги, он напоминает измождённого волка. И вот он идёт в сторону ограды. Три часа ночи, лагерь только что заснул, тишина. Прямо за оградой стоят ОНИ: глаза — Чёрные Дыры, в призрачных, чуть светящихся телах — огромная сила. И им наплевать на него. Или нет? Нет! Они ждали его! Они ждут его многие годы. Ждут столетия. Ждут целую вечность. Об этом было сказано в священных писаниях, этого хотел Кант, это предвидел Калигула, это чувствовал Лев Толстой. Грань порвалась!

Все предшественники Димы сходили с ума. Почти все кончали жизнь самоубийством. Многие проваливались под землю. Некоторые распылялись на атомы. А с ним теперь ничего не случится! Великое знание просочится в мир через него!

Проснувшись, Дима понял, что отчётливо осознаёт себя пятью миллиардами людей. Он вселился в каждого, он стал человечеством, он стал тобой, он стал мной. Он чувствовал себя копошащимся ульем и не мог контролировать ни одну из своих частей. И не один человек не может, потому каждый подобен человечеству, и человечество подобно каждому. Он снова и снова встречался с Большими Людьми и начинал ощущать наличие другого, скрытого, параллельного великого мира — мира русалок, вампиров, Виев и их, Больших Людей. Он посмотрел в глаза Вию, и он не умер. На его глазах, им, происходило Великое Слияние. Он знал, кто здесь истинные хозяева, и это был огромный жест добра, целое море света. Миллионы прекрасных миров открылись внутреннему взору его, человечества, и, казалось, сама Вечность встала перед нами на колени! Аминь!

Красное небо

Где ты сейчас? Ты умерла. Сидела бы сейчас у меня на коленях и всё понимала. Но тебя никогда не было, я тебя выдумал. Так же, как этот мир выдумал меня. Я — иллюзия, ослепительный мираж под серебром бесконечного небосвода пустыни. Смешное видение вечного существа, не озабоченного формой или жизнью. Такое же, как это красное небо над Москвой. И кругом абсолютно пустой мир, мир вещей. Все люди куда–то улетели. Я знаю, они больше не вернутся. И бродить нам теперь по закоулкам этого обездушенного пространства в поисках ненайденного. Наверное, это никогда не кончится. Но ещё остались сигареты. Этот дым пронизывает лёгкие, как частицы прекрасной галактики, проглоченной замерзшим морем Антарктики. Пальцы не слушаются, но твой образ снова со мной. Я должен что–то найти, что–то необходимое и так глупо упущенное в жестоком водовороте времени. Хоть бы один глоток вина, такого сладкого, вяжущего, воздушного, и я бы успокоился. Мне бы снова стало хорошо. Вместе с тобой. Но я уже близок к своей цели. Люди больше никогда сюда не вернутся. Вот он, тот старый дом, где я провёл столько чудесных мгновений, обнимаясь с тобой на лестничной клетке. Но есть в этом доме какая–то жуткая тайна, что–то вселенское и чуждое человеческому разуму. Как же я раньше не замечал это? Нутром чувствую в следующем подъезде сгусток этой ненасытной чёрной энергии. Не его ли я ищу столько времени в этом умерщвлённом, обезлюдевшем городе? И ты опять куда–то исчезаешь. Ну, лети, лети. Ты же просто моя фантазия, а фантазия должна летать. Этот город с красным небом всё равно полон жизнью, какой–то неведомой и электрической. То в одном, то в другом окне я вижу молнии. И рюмка коньяка под лестницей, чистая и не расплескавшаяся манит меня своим одиночеством. Сейчас мы с ней сольёмся, и всё снова будет хорошо. Так же, как тогда, когда ты пришла заплаканная и стала медленно резать себе вены моей бритвой, а я стоял и смотрел, и не мог пошевелиться, и удивительно безразличное и потому невыразимо прекрасное свободное чувство наполняло мою сущность. А потом я пил, люди постепенно исчезали, мир всё пустел, превращаясь в какое–то чужое место, и небо становилось красное.

Я хмелею, и комок черноты на втором этаже рассасывается, переливаясь во что–то тёплое и близкое, как моя мать. Ещё немного, и уже ни с кем не надо будет бороться, всё потечёт своим руслом, переливаясь миллионами искрящихся брызг в свете двух солнц, а свет станет фиолетовым. Моя судьба распрямит плечи, побежит тоненьким ручейком к этому зовущему спокойному потоку, и всё станет просто. Но чего–то не хватает для этого. Что–то холодное и скользкое мешает моему единению с плотью тех замечательных существ, творцов судьбы. Может быть, одна доза героина? Ну, всего одна, и всё закончится? Наступит, наконец, желанное равновесие во всех уголках моей души? Такой тёплый, словно кем–то специально согретый шприц, единственная твёрдая и понятная вещь в этом чужом мире. И вена уже зовёт его, выскакивая из рукава. Ты мне больше не нужна. Даже если сама явишься, и я почувствую твои объятья — удивительно нежные руки на своей шее и гаснущий ручеёк от слёз на прижавшейся груди. Ведь я ничто, я иллюзия, и ты иллюзия — прекрасная, любящая, но ненастоящая. И я могу отрубить себе руку, всё равно, ничего не почувствую. Иллюзиям не свойственны чувства, они вымышлены…

Мы уже нашли друг друга — я и Вечность. Бесполезная пустая планета медленно удаляется в черноту. Скоро ничего не останется от тебя, только струйка фиолетовой крови, не имеющая ни начала, ни конца. И в памяти тихонько угаснут твои бесконечные глаза и прелесть нестареющего тела. Одно лишь красное небо, неземное московское небо будет жестоко усмехаться в пустоте…